Катя Пицык Источник
Давно хочу что-то несмешное рассказать, но почти полгода не могу собраться. Собралась.
Собственно, история короткая. Произошла она со мной в афинском зоопарке.
Афинский зоопарк — он сам по себе уже для варварского консервативного сознания — стресс. Я с порога немного прифигела. Половина вольеров — открыты. Животные как-то мигрируют, ходят друг к другу в гости. Всех можно трогать. Гладь, обнимай, кроликов хоть горстями зачерпывай. Сотрудники зоопарка — молодежь, опрятные ребята, в стильной форме, катаются по территории на специальных мини-машинках, таких электро-тележках, все улыбаются, счастливы делать свою работу, кругом чистота, море цветов, у гепарда вольер — размером с наше Свиблово, навозом не пахнет нигде, короче говоря, все так избыточно ярко, празднично, что даже отключаешься от нестерпимых мыслей о том, что это тюрьма и издевательство над животными. Я зоопарки не люблю. За компанию ходила в Москве. Это долго объяснять, не важно. В общем, в афинском я поняла, что издевательство над животными может быть принципиально иначе оформлено и, во всяком случае снаружи, может иметь вид не тюрьмы, а счастливого дома. Но дело, кстати, совсем не в этом. Зоопарк надо было описать для передачи настроения.
Да, кроме того. В этом зоопарке очень много детей. Собственно, взрослых там практически нет. Я со стороны поняла так: у зоопарка основная функция — образовательная. Детей туда возят автобусами. Просто море детей. Сотни. Тысячи. Классы, детсадовские группы. Их там гоняют колоннами — туда-сюда. Читают лекции. То есть это и выездные уроки биологии, и какие-то назидательные курсы — там последовательно насаждаются природоохранные идеи, что, дескать, не надо мусорить и крушить живое и т.д. и т.п. Короче, детей там обрабатывают системно. Массово затачивают под творение добра.
Словом. Стою я у забора. Смотрю на верблюдов. А надо мной — кроны шелковицы. Свисают жирные черные ягоды. Каждая со сливу. Подними руку — и оргазм. Но никто не рвет. Мало ли? Может, не принято. Имущество. У меня в груди — сердце бабахает. Я такой крупной, развратной, полнотелой шелковицы в жизни не видела. Не сорвать и не съесть — преступление. Ну, сегодня я не съем эти ягоды, а завтра что? — отодвину чемодан с миллионом долларов ногой? Но при этом я же представляю, вижу, как это со стороны все будет выглядеть: женщина рвет казенные ягоды грязными руками, жадно ест, весь рот синий… Люди скажут: Господи, как же ты утомил уже этими русскими…
Вот так я стою. Меня изнутри пожирает смерч страстей. А мимо идет очередная детская группа. Человек пятнадцать. Совсем маленькие. Где-то по четыре годика. У них у всех розовые бейсболки. Розовые галстучки. И розовые рюкзачки с картинками. Учитель их — впереди. На какой-то момент он оказывается ко мне спиной. Вроде в обозримом пространстве — взрослых больше нет. Я быстро за ветку хвать и нарвала. Стою, держу в ладони эту сахарную черную икру. И вдруг боковым зрением вижу слева взрослого человека. Понимаю, что все-таки кто-то этот позор видел. Краснею. Смотрю на человека и постепенно понимаю, что происходит: это парень. Лет 20. Очень красивый. Высокий. Плечистый. Торс футболиста. Но у него — ДЦП и очевидная задержка развития. Он гребет ногами и что-то там мычит. А дети — те маленькие, с учителем — на этого парня с волнением оглядываются. И до меня доходит суть происходящего. На парне — такой же розовый галстучек. В руке у него — розовая бейсболка. А на мужественной широкой спине — маленький розовый рюкзачок с картинками. То есть он из группы четырехлеток. Они вместе. Он просто отстал от своих, что не удивительно — ходит-то он медленнее. И дети ждут его, смотрят, как он там поспевает, переживают за своего, контролируют.
Парень перехватил мой взгляд. И уж не представляю каким чудом, но прочел мои мысли. Очень нежно мне улыбнулся и закивал, дескать — рви, ешь, это хорошо, что ты любишь ягоды, в этом нет ничего страшного. Потом он догнал группу и они уже вместе пошагали куда-то за учителем.
Я к моменту, описываемому мной, уже почти год работала в проекте «Ловцы над пропастью», и я вроде видела всю эту кухню, проекты по инклюзии, я же, собственно, своими руками брала интервью у тех, кто этим занимается, видела детей, которых внедряют в школы и тому подобное. Но я по-настоящему поняла, чем занимается Оля и ее коллеги только тогда — под шелковицей в зоопарке. До меня дошло. То, что я увидела — это цель, к которой Оля идет. Просто, поскольку нам до этой цели двести лет, плохо понимается ее существо, смысл, практическое наполнение. То, что так безнадежно далеко, трудно осознать. В афинском зоопарке Господь показал мне короткое представление, я увидела город-сад, который будет на месте пепелища, на котором Оля ведет свою битву.
Этот парень — он по размеру мужчина. Выглядит, как Бред Пит, например. Но мир видит, как трехлетка. И общество закрепило за ним право быть трехлетним. Он не может вырваться вперед — не может выйти за границу трехлетнего возраста. Но право на счастье у него из-за этого не отобрали. Ему дали возможность жить в его трехлетнем мире полноценной, яркой, интересной жизнью трехлетнего человека. Он не хочет джип, а хочет розовый рюкзачок с картинками. И общество не нашло в этом повода для ужаса, жалости или презрения. Как бы это сказать — не знаю, но грубо говоря — счастье и полнота жизни в этом обществе — не стандартизированы. То есть границы страдания сильно подвинуты, страданию приходится потесниться. Общество, проявив длинную волю, отжало у страдания довольно масштабный кусок территории. Это задача раз в миллион посложнее, чем сами знаете что.
В общем, я понятия не имею, откуда у Оли вдохновение на строительство новых ценностей и новой культуры, я не представляю как живет человек, работающий на удаленную цель, но из-за того, что все так безнадежно, из-за того, что из ста процентов сделано пока только, допустим, три, помочь хочется даже еще сильнее. Хочется поднажать. Из принципа.
http://bf-galchonok.ru/proekt-inklyuzivnogo-obrazovaniya